– Не возражаешь? – спросил он.

– Ради бога! – Атаманов щелкнул зажигалкой, протянул огонек, но Фокин отрицательно помотал головой.

– Чуть позже.

– Как хочешь... – Атаманов закурил, придвинул стакан, привычно поболтал, посмотрел на свет торшера сквозь светло-желтую маслянистую жидкость и вернулся к прерванной мысли.

– Ты думаешь, правда там, а здесь кривда? Ты бился за правду, а тебя сломали через колено и завлекли в лагерь негодяев? Нет! Раньше наша группа наживалась на кредитах, потом человек, который держал в руках все концы: счета, каналы реализации, – переметнулся в другую команду, под арцыбашовскую «крышу»... А его новые покровители решили наехать на нас и использовали тебя в качестве тарана. Вот и все! Кривда против кривды! Конкуренты бьются за деньги, влияние, возможности... А никакой правдой тут и не пахнет!

Атаманов поднес стакан ко рту, но тут же отставил обратно.

– Поэтому не думай, что тебя ломают об колено. Я сам работал в Конторе, но времена изменились. Другие ценности, другие приоритеты. Будь ты сто раз честным парнем, ты не добьешься ровно ничего! Он протянул стакан.

– Давай за Контору... Хотя нет, она этого не стоит! За бывшую Контору... Тоже нет – какой смысл пить за несуществующее... Вот! За «Консорциум»! Наша фирма уже сейчас государство в государстве. А еще немного – и она сама превратится в большое государство... Словом... Я что-то разболтался. По-русски, до дна!

Атаманов залпом выпил. Фокин следил за ним остекленевшим взглядом: глаза, цвет кожи, губы, морщинки на лбу... Ничего не менялось. Зато в себе он изменения ощутил: навалились страшная усталость, опустошенность и апатия. И все выпитое за вечер как будто только сейчас всосалось в желудок и ударило в голову.

– Что ты так смотришь? Он встряхнул головой.

– За Контору! – Как и раньше, не ощущая вкуса, Фокин выпил обжигающую жидкость.

– Да нет, ты все перепутал... Мы же пили за другое, за настоящее... Ну да ладно... Все равно ты мне нравишься! И...

– Дай прикурить! Теперь я хочу закурить! И имею полное моральное право!

– Конечно. Закуривай. – Атаманов поднес маленький желтый огонек, кончик сигареты почернел, но тут же налился красным. Дым прошел в легкие, никотин всосался в кровь, голова закружилась еще сильнее.

– И я тебе скажу ОДНУ вещь! – Атаманов наклонился поближе и понизил голос. – О таких вещах никогда не рассказывают, но тебе я расскажу. И ты оценишь степень моего доверия...

– Конечно, оценю, – Фокин кивнул головой, но она просто упала на грудь и не хотела подниматься.

– Чтобы между нами ничего не стояло... Это касается твоей жены...

Словно мокрая губка прошлась по залитому алкоголем мозгу. Он поднял голову и впился взглядом в шевелящиеся губы.

– Куракин отдал приказ. Куракин. И только попугать. А эти скоты... Когда Ершинский мне рассказал, я чуть с ума не сошел! Бандиты! Грязные твари...

Влажные полные губы напоминали гусениц. Может, оттого, что совсем недавно целовали промежность Илоны, а может, потому, что изрекали ложь. Мертвые не отдают приказов. И накануне взрыва Куракину было не до того, он искал Макса Карданова... Впрочем, какое это имеет значение? Куракин мертв. И Атаманов мертв, хотя сам еще не знает об этом: шевелится, пьет, доверительно кладет руку на плечо, говорит – горячечно и вроде бы искренне...

– Я отдам их тебе, да! Я прикажу – и этих скотов привезут в багажнике, ты можешь порезать их на куски... Мы вместе порежем их на куски! Вместе! Да... Хотя я слышал... Один умер от инсульта, а одного убили... Сломали шею! Так ему и надо!

– Так им и надо! – кивнул Фокин. Он вновь нырнул в волны опьянения и погружался все глубже и глубже. – Я слышал – и третьего убили. И тебя убили – тоже слышал... Может, брешут?

Атаманов потер себе уши.

– Тебя развезло. И меня развезло. Сколько же мы выпили?

– Много. Пора по домам.

– Но ты оценил мою откровенность? Ты понял, что я твой друг?

– Оценил. Понял. А ты все понял?

– И я понял, что мы друзья. Давай поцелуемся...

– Давай.

Фокин уклонился от влажных, напоминающих гусеницы губ и поцеловал убитого им человека в щеку.

В гранитном зале атамановской дачи горел камин, желтые всполохи огня переливались в полированной меди жароотражающего экрана, горячий воздух приятно согревал озябшие руки. Хозяин сидел в кресле на медвежьей шкуре и длинной кочергой ворошил потрескивающие поленья.

– Их будет трое, – сообщил стоявший в стороне на каменном полу Ринат. В непротопленном помещении было прохладно, и он пожалел, что снял пальто. Но не снять – означало проявить неуважение к хозяину.

– А нас четверо. Мы дадим им сделать основную работу, а потом вмешаемся и заберем все.

От Итальянца пахло дорогим одеколоном, Атаманов поморщился – то ли от приторного запаха, то ли от прямолинейной стратегии подчиненного.

– У тебя точная информация, что их трое? – недовольно спросил он.

– Стопроцентная! – Итальянец улыбнулся и тем вызвал еще большее раздражение шефа.

– Справитесь? Наш друг в одиночку уже обламывал рога вам троим...

Черные глаза недобро блеснули.

– Тогда он был нужен живым и невредимым! А сейчас... Что он сможет сделать после выстрела из засады?

– Ну-ну... – с неопределенной интонацией произнес Атаманов. – А кто остальные двое?

– Старая рухлядь – отставники. Говорить не о чем.

– Ну-ну, – с прежней интонацией повторил Атаманов. – Смотри, не ошибись. Где будет проходить операция?

Теперь уже Итальянец испытывал сильнейшее раздражение. Шеф явно считал его холуем и даже не пытался это скрыть. Он явно давал понять, что толстая и мягкая медвежья шкура не для него, не для него умиротворяющий жар камина, да и бриллианты на фантастическую сумму тоже не для него. Единственное, в чем ему не отказывают, – в праве рисковать своей задницей и таскать каштаны из огня...

– Есть основания считать, что Евсеев где-то на Французской Ривьере. Макар уже ищет его в Монако. А наш друг летит в Лондон. Мои люди его сопроводят. Я до последнего буду тут, постараюсь точно разузнать, что к чему...

Обгорая, поленья меняли форму, и аккуратно сложенная пирамида начинала разваливаться. Хозяин подхватил щипцы и, придвинувшись поближе, стал восстанавливать костер.

– Кто полетит в Лондон?

– Крышевой и Гайдан. Они сообразительней других.

– Да уж... Завтра их ко мне на инструктаж. Одного в десять, другого в одиннадцать.

– Понял. – Ринат кивнул. Он понимал, что это за «инструктаж» по часу на каждого. Шеф наобещает золотые горы и настрополит их следить за ним и друг за другом. И попугает, конечно. Кнут и пряник. Чтобы не убежали с добычей.

– А как эти...

Одно полено никак не поддавалось, и Атаманов наклонился вперед, сосредоточенно работая щипцами и кочергой одновременно.

– Кто? – Ринат подумал, что шеф сейчас вывалится из кресла, и злорадно ждал этого момента.

– Те быки, которые бабу... Ты их должен был проучить...

– Не вышло! Татарин сам помер, а Маза и Лобана кто-то пришил...

– И третьего?! – вскинулся Атаманов и выпрямился. – Откуда же он узнал?

Теперь шеф сидел устойчиво и упасть не мог, но тем не менее вдруг нырнул головой вниз, выронил кочергу и растянулся на шкуре. Ринат бросился помочь, но шеф не пытался встать, не двигался и вообще не подавал признаков жизни. Итальянец пощупал шейную артерию. Пульса не ощущалось. Илья Атаманов был мертв.

Доставая сотовый телефон, Итальянец понял, что судьба передала бриллианты в его руки.

Поздним вечером в квартире Фокина зазвонил телефон. Подполковник только вышел из ванной и собирался ложиться спать.

– Да, – грубо сказал он в трубку.

– Добрый вечер, Сергей Юрьевич, – раздался властный, привыкший командовать голос. Фокин подумал, что звонит сам Арцыбашов. – Это Локтионов.

Что ж, он не очень сильно ошибся. Локтионов еще более крупная фигура, потому что обладает властью, деньгами и широкими возможностями сам по себе, независимо от должности, которой можно в любой момент лишиться.