Начальник сектора замолчал, по-прежнему глядя Максу в глаза. Он знал, что сейчас последуют вопросы, и был готов ответить на каждый.

– Благодарность не входит в число непреложных добродетелей, – пробормотал Макс. – Может, ему плевать на каких-то Томпсонов...

– Нет. – Яскевич уверенно покачал головой. – Наши психологи составили подробную модель личности Джонсона. Его реакции просчитывались. Ситуация многократно моделировалась на компьютере, по всем правилам теории игр. Он джентльмен по натуре. Для него значимы добрые поступки. К тому же у него было тяжелое детство. Страдания мальчика, потерявшего родителей по вине его патрона, – фактор, позволяющий прогнозировать очень высокий процент вероятности нужного нам решения. Примерно девяносто четыре процента. С половиной.

– Значит, пять с половиной процентов – возможность неудачи? Отказ, обращение в полицию, самоубийство?

– Вы хороший аналитик! – Яскевич пожевал губы. – Именно эти варианты. И именно в этой последовательности. Соответственно – два с половиной процента, два и один процент.

Макс усмехнулся.

– Значит, у меня есть двухпроцентная возможность присоединиться к родителям? Мне она не кажется очень маленькой. К тому же я всегда вытаскиваю из колоды самую худшую карту...

– Возможность провала есть всегда. – Взгляд Яскевича был открытым и честным. – Но вряд ли английский суд признает преступлением вашу просьбу помочь своей стране.

– Может быть, Джонсон и так решит вопрос положительно...

– Может быть, – кивнул Яскевич. – Но дело нельзя пускать на самотек.

Хотя взгляд у него оставался открытым и честным, в душе поднялась муть из обрывков совести. Если Птицы сдали Колдуэлла ЦРУ, то вполне возможно, что Джонсон находится на связи у американцев. А те противники кредитования России. И их методы могут отличаться от гуманных принципов британского правосудия. Но «слепому» агенту всего этого знать не следовало.

– Мне нужно будет прикрытие. Причем из людей, которым я доверяю.

– Есть конкретные кандидатуры? – Яскевич перевел дух. Он не был до конца уверен, что Макс согласится.

– Да, есть. Подполковник госбезопасности Веретнев и майор Савченко, – сказал Макс. – Обоих я хорошо знаю, оба опытные специалисты, владеют английским.

– Веретнев, Савченко... Погодите. – Яскевич наморщил высокий лоб. – Но ведь оба они, если не ошибаюсь, – отставники?

– Ну и что? В форме им там не ходить, удостоверений не предъявлять.

– Действительно... Ну что ж, давайте оформлять командировки...

Вечером неожиданно позвонила Маша.

– Ты не собираешься возвращаться? – убитым тоном произнесла она. – Что за глупости, Макс! Нельзя же ревновать к прошлому... И цепляться за слова, которые вырвались в такой момент! Хотя я и понимаю, как тебе это было обидно. Ну извини меня, извини!

Голос девушки дрожал, а при последних словах она разрыдалась.

Макс молчал. Вспышка ярости прошла почти сразу, но пережитая обида оставила в душе маленькую саднящую ранку. И все же...

Все же Маша была единственным близким ему человеком. И он не ожидал, что она позвонит. Уж больно самолюбива и обидчива, а после того, как он банально набил ей морду...

– Ты меня слышишь, Максик? – прорывался сквозь слезы родной грудной голос. – Мне так одиноко... И страшно... Приезжай ко мне, ну пожалуйста...

– Хорошо, приеду. Не плачь. Все забыто. Сердечности в голосе не было. Маша заплакала еще сильнее. Макс оттаял, и ранка в душе перестала саднить. Он хотел сказать что-то теплое и хорошее, чтобы успокоить девушку, но вдруг услышал из прихожей подозрительный звук. Как будто кто-то вставил ключ в замочную скважину.

– Не плачь, – отстраненно повторил он и положил трубку.

Снаружи действительно пытались открыть дверь, хорошо, что он поставил замок на предохранитель... Макс метнулся в кухню, схватил нож с острым концом, крадучись вернулся в прихожую. Оказалось, что выработанные в свое время рефлексы никуда не исчезли: ладонь привычно подбросила оружие, определяя центр тяжести, и развернула острием к локтю – для удара с замаха. Нож действительно был легковат для серьезной работы.

Макс бесшумно встал за стену рядом с дверным проемом, согнул руку, торец пластиковой рукоятки уперся в плечо. Когда дверь раскроется, она прикроет его на миг – этого вполне хватит. Но дверь не раскрывалась. Вместо этого резко задребезжал висящий над ней звонок. Он вздрогнул, но тут же понял, что тайный враг вряд ли станет звонить. Может, вернулся кто-то из бывших хозяев квартиры?

На цыпочках отошел, выдержал паузу, тяжело ступая, вернулся за простенок – на случай, если начнут палить сквозь дверь, сонным голосом спросил:

– Кто здесь?

– Фокин из ФСБ! – ответил уверенный низкий баритон.

– И что дальше?

– Открывайте, Максим Витальевич, разговор есть.

– Мы же уже разговаривали...

– Теперь про другое поговорим. Про Евсеева... Вот тебе раз! Как же он разнюхал?

– Вы один?

– Один.

Макс перехватил нож острием вперед – для удара снизу. Отщелкнул предохранитель, оттянул круглый пупырышек. Раздался щелчок, и дверь открылась.

– Без резких движений! – строго предупредил Макс.

– Могу даже руки поднять. – Огромная фигура с вытянутыми вперед руками перешагнула через порог. – Дальше что?

Макс закрыл дверь, щелкнул выключателем.

– Проходите в комнату, майор. Руки можете опустить.

– Уже подполковник, – пробурчал гигант. Нож он будто не заметил. Привычно расстегнув изрядно потасканную куртку, он шагнул к столу и сел в то кресло, в котором уже сидел во время негласного обыска.

– Быстро! – удивился Макс. – Поздравляю!

– Какое отношение ты имеешь к Евсееву и его бриллиантам? – без предисловий начал гигант, доставая из внутреннего кармана куртки сложенные в несколько раз листки.

– К каким бриллиантам? – искренне удивился Макс.

– К вот этим! – Фокин развернул бумаги. Ксерокопии расписки Евсеева и кардановской фотографии.

– Два миллиона девятьсот тысяч... – начал читать Макс, недоуменно запнулся, наморщил лоб, всматриваясь, пошевелил губами... – Два миллиарда девятьсот миллионов двести сорок тысяч долларов! Ничего себе!

– А вот твоя фотка! – Подполковник подсунул ему второй лист. – Все это я изъял вчера на обыске у Атаманова.

– Кто такой Атаманов? – искренне удивился Макс.

– Начальник службы безопасности «Консорциума», – терпеливо разъяснил Фокин. – Он сменил Куракина. И буднично добавил:

– После того, как ты его взорвал.

На этом спокойствие подполковника закончилось.

– Не валяй дурака, – рявкнул он, поднося к лицу Макса еще одну ксерокопию – Указа Президента России. – Я располагаю чрезвычайными полномочиями и могу вмиг свернуть тебе шею! Спецсплав чемодана, спецвзрывчатка – все сходится на тебе! И Куракин искал тебя, а нашел бомбу в твоем чемодане! Я могу прямо сейчас засадить тебя за решетку, прокурор без звука даст санкцию, даже без этого документа! Но я не хочу этого делать... Гигант осекся.

– Чего ты улыбаешься? Что смешного?

– Да то... Я тоже выполняю специальное задание. Хотя такой бумажки у меня нет, я все равно тебе не по зубам – это раз! А два...

Фокин выставил перед собой огромную ладонь.

– Постой, постой... Я не хочу тебе ничего плохого. Я хочу одного – разгромить «Консорциум», выжечь это змеиное гнездо! У меня к ним личные счеты, и у тебя тоже... Так помоги мне!

Гигант говорил искренне, даже суровые черты лица разгладились и глаза утратили жесткий прищур. Сейчас перед Максом сидел не громила, не фээсбэшник, не следователь с чрезвычайными полномочиями, а обычный мужик, сильно битый жизнью.

Карданов задумался. Сентиментальность не является достоинством разведчика, да и любого человека, делающего серьезную работу. Если оценивать с профессиональных позиций, то гость проявил слабость и вовсе не заслуживал ответной откровенности. Но все эти позиции рассчитаны не на живых людей, а на бесчувственных роботов с нервами из проволоки, сердцем из железа и мозгами из электронных схем. Но в груди Макса билось обычное, живое сердце.